— Я? Да разве я один? Таких сотни тысяч…

— И вы теперь генерал, — сказал Адам.

— Пока генерал, — усмехнулся Папиков, — а надо будет — вспомнят.

— Это я понимаю, — сказал Адам, и его эмалево-синие глаза засветились чувством какой-то особенной родственной приязни к Папикову, и даже не к его судьбе, а к философии, так явственно прозвучавшей в интонациях голоса.

«Когда я буду не нужен, меня ликвидируют, а пока я нужен», — моментально вспомнила Александра слова Адама, сказанные ей давным-давно, еще в той, прошлой жизни… Они тогда только-только познакомились и шли от своего ППГ 3-й линии через мелколесье к полю, в котором были счастливы. Боже мой, как это было давно, но ведь было…

Санитары с тяжелыми носилками, накрытыми серой клеенкой, скрылись из виду за крайними палатками городка.

Вторую бутылку водки пить не стали. Александр Суренович принялся жевать свой табак (нас), а остальные запивали сытный обед поданным поваром компотом из сухофруктов.

— Хороший, холодненький! — порадовалась Наташа Папикова. — Спасибо! — кивнула она повару.

— На доброе здоровьечко! — степенно отвечал тот. — А може, в душике хотите помыться? Вода в бочках горячая — от солнца нагрелась!

— Спасибо, после работы, — ответила за Наталью Александра.

Работы было много и вся срочная. Ни Папикову, ни Адаму, ни Наталье, ни Александре к работе было не привыкать. К тому же Адам очень пришелся Папикову по душе как ассистент, и это обстоятельство еще крепче сблизило семейные пары. Да, пары, а как сказать иначе? Наталья уже была законной женой Папикова, Александра еще была законной женой Адама Домбровского, возможно, навсегда переставшего быть в их компании Алексеем Половинкиным.

В самом начале знакомства Адама с Папиковым Адам вдруг сам так представился:

— Капитан Адам Домбровский.

То ли на него подействовала знаменитость Папикова, то ли Бог его знает что, но представился вдруг он своим подлинным именем. Наверное, ретивое заговорило, польское.

Наконец Александр Суренович дожевал свой табак, и они пошли в операционную. В операционной не поговоришь, там каждая секунда имеет смысл и значение для жизни оперируемого. Поговорить не поговоришь, а думать-то можно. Вот Александра и думала. Думала о том, что пора ей определиться и с Папиковым, и с Адамом — времени в обрез. Скоро может быть приказ о возвращении в Москву, и тогда все пойдет кувырком, тогда ничего не успеть. Пожалуй, во-первых, ей надо переговорить с Папиковым. Но как остаться с ним один на один? Придется действовать в лоб. Она так и поступила. В перерыве между операциями отвела Папикова в сторонку и попросила:

— Давайте с вами прогуляемся.

— Хорошо, — с любопытством взглянув на нее, согласился Папиков.

Наташа и Адам остались сидеть на брезентовых табуретках возле операционной, а Александра и Папиков пошли по главной улице палаточного городка, довольно широкой и очень хорошо просматриваемой, — здесь их трудно было кому-то подслушать, даже нечаянно.

— Я буду говорить без подготовки, — начала Александра.

— Слушаю.

— Я должна увезти его в Москву. Как это сделать?

— Придумаем. Сейчас такая неразбериха, что можно все придумать. Некоторые части подлежат расформированию, как потерявшие почти весь личный состав и утратившие боевые знамена — было много маленьких пожаров. Придумаем. Например, можно демобилизовать якобы из одной из таких частей и направить его мне ассистентом, он сложившийся врач и хорошо меня понимает.

— А как это можно сделать реально?

— Реально? Да хоть самому Петрову дадим подписать, хоть любому из его замов. Надо только часть согласовать.

— А кто на это пойдет?

— Иван Иванович все сделает.

— А он захочет рисковать?

— Какой тут риск? Адам — хирург из местных. Все части в разбросе. Мы оперировали совместно. Нормально… А еще лучше комиссуем его по состоянию здоровья.

— Но он здоров?

— И слава Богу! Сегодня здоров, завтра — болен.

— Неужели это возможно?

— Безусловно.

Когда они вернулись к Адаму и Наталье, заручившаяся поддержкой Папикова Александра так сияла, что Наталья спросила ее:

— Чем это тебя так порадовали?

— Всем! — был ответ.

Пошли оперировать. Александра не чаяла дождаться ночи, когда они с Адамом останутся одни.

Освободились ближе к полуночи. Сходили в душ, вода хотя и успела остыть, но была в бочках еще достаточно теплая. Помылись славно, и чистенькие пошли к своим палаткам.

XXVI

За день на солнцепеке палатка так прогрелась, так остро пахла внутри прорезиненным брезентом, что в ней было нестерпимо душно и противно. Пришлось раскрыть палатку со всех сторон и проветривать, благо с предгорий Капетдага приятно повеяло свежим ветерком, холодная ночь пустыни медленно, но верно вступала в свои права. Только теперь Александра обратила внимание, что пол в палатке войлочный.

— А почему здесь полы войлочные? — спросила она Папикова, проветривавшего по соседству свою палатку.

— Для того, чтобы скорпионы, тарантулы, каракурты, змеи и прочие ребята не беспокоили нас с тобой, — приветливо отвечал неутомимый Папиков, проведший в тот день четырнадцать часов за операционным столом. — Все эти ребята страсть как боятся овец. Например, скорпионами овцы лакомятся, как французы улитками. Спокойной ночи, молодежь! Дождь будет.

— Спокой-спокойной, — ответили ему наложившимися друг на друга голосами Адам и Александра, подняли головы к небу — ни одной звезды. И тут, как по команде генерала Папикова, и сорвались первые капли дождя.

Они вошли в проветренную палатку и очутились в своем брезентовом раю.

Сначала им было не до разговоров, а потом Александра все-таки разговор завела.

— Скоро полетим с тобой в Москву, — сказала она под шум мелкого дождичка, ударяющего по палатке со всех сторон.

— Со мной? Не получится.

— Не сомневайся. Если Папиков обещал, то он сделает. Ты не представляешь, какой у него авторитет!

— Не получится.

— Что ты заладил, Адась, не получится? А я говорю — получится!

— Не получится.

— Почему это — не получится? Сейчас есть все возможности организовать твой побег. Мы тебя просто вывезем с собой.

— Не получится.

— Лагерь на серном руднике — это ад!

— Возможно. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть — я еще не был в аду небесном, — с беспечным смешком в голосе сказал Адам, — возможно…

— Там долго не протянешь, я точно знаю, — вспомнив Дяцюка в Семеновке и «серную вонючку в степу», горячо сказала Александра.

— Долго там не живут — это правда. Но там меня ждут больные. Там Семечкин.

— То-то-то есть как?! — заикаясь, с трудом выговорила Александра. — Ты, ты, ты отказываешься бежать?

— Конечно.

— Ты что говоришь? Ты что, Адась?

— Я говорю: там меня ждут люди.

— А мы что — не люди? Мы — не люди?! А твои дети?! Я? Ксения?! Мы — не люди…

В напряженном молчании, отстраненно, как на том свете, шумел дождь за тонкими стенками.

— Ты знаешь Ксению?

— Знаю. Я ездила на твои розыски и познакомилась. Маленьких знаю. И Адама, и Александру. У них глаза твои.

— До сих пор? Я думал, потемнеют

— До сих пор твои — синие-синие.

Где-то далеко за палаточным городком прозвучали два винтовочных выстрела, наверное, кто-то пытался прорваться сквозь кольцо оцепления.

— Ты права, — помолчав, сказал Адам. — Но я не могу сбежать. Не получится.

— Получится, — обреченно прошептала Александра и отвернулась к подрагивающей под струями дождя брезентовой стене палатки.

— Да, ты права, там живут недолго, — наконец произнес Адам после затянувшейся паузы. — Но Семечкин такой человек — он и в преисподней жизнь наладит. У нас за последние четыре месяца ни один человек не умер. До Семечкина рабочих обновляли каждый квартал. Охранники, и те не выдерживали — стрелялись. А сейчас другое дело. Семечкин вывел лагерь за территорию рудника, притом с правильной стороны, учитывая розу ветров, чтоб запах серы не наносило. Построил баню. Построил медпункт. Питание неплохое. Даже мясо дают. Лекарствами обеспечивает. Зимой — дровами, а с дровами здесь тяжело. У нас один заслуженный инженер срок отбывает, так печку он изобрел металлическую, в ней дрова горят часов десять, вернее, тлеют, но тепла она дает много, хватает тепла. Таких печек железных мы наварили много. У Семечкина эта печка — главный обменный продукт, она и гражданским, и военным нравится. Семечкин со всеми умеет договориться: и в Главном лагерном управлении, и с местным гражданским начальством, и с военными, и с уголовниками. При нем даже охрана не зверствует, как бывает обычно. Порядок у нас и на руднике, и в бараках. И семичасовой рабочий день — и план перевыполняется. Люди ожили. Как я могу их бросить? — Адам еще долго рассказывал о Семечкине, о своих больных, о чудо-печке, о порядках в лагере, рассказывал до тех пор, пока не понял, что Александра спит. — Не получится, — глухо буркнул он напоследок и нежно обнял жену.